читать дальшеВ преддверии грядущего ремонта/обновления компьютера выкладываю в дневник все, что было мною написано. От греха подальше и просто - для себя.
Некоторые записи будут закрыты - глубоко личное. В открытых будет много ошибок, огрехов и разнообразных отрывков. Что есть, то есть. Но одну запись я постараюсь таки оформить прилично – твАрение пишется давно, с перерывами, мелкими кусочками - и оно уже давно переросло исходную идею, как и герой вырос из придуманного когда-то образа. Похоже, оно и будет моей "Бесконечной историей". Мне там нравится все - атмосфера, задумка, герои...
Не всегда нравится только одно - как я воплощаю в жизнь пригрезившиеся мне идеи. Но, как говорится, это исключительно моя проблема.
Давние друзья и знакомые могут смело пролистывать - все это вам уже знакомо в виде бессвязных мыслей и разрозненных отрывков.
Конечно, я постараюсь дописать, регулярно дополняя и выкладывая новые отрывки.
Неужели???
Комментарии, как водится, приветствуются. )))
Только дневник у меня малопосещаемый, постоянных читателей не много и практически со всеми я знакома в реальной жизни, так что ничего нового вы, дамы и господа, скорее всего мне не скажете. Бо уже читали.
Наверное ))))
А жаль.
Но это говорит мое эго, а ему полагается молчать.
Так что - В путь.
Бесконечная история
Герой имеет свою, не вошедшую в описываемые события, предысторию т.к. изначально создавался как персонаж для форума. Но совершенно непредсказуемым образом надолго остался с автором, претерпел множество метаморфоз и переродился в нечто гораздо большее, чем предполагалось изначально. Так что, рекомендуется читать как отдельную, независимую историю. По мере редактирования/выкладывания необходимые факты биографии будут добавлены.
Повествование оформленно в виде коротеньких зарисовок, связанных между собой общим персонажем. Этакие мгновения фотовспышки, освещающие знаковые моменты в жизни. Ну или просто мне интересные.
Выкладывать отрывки только начала, дальше будет больше. Много больше. )))
В этом посте будет лежать вся, еще не дописанная, канва повестования. Отрывки, ожидающие редактуры/пока не существующие будут обозначены пропусками.
Стихи не мои.
Писателем себя не считаю, ни на что не претендую, историю записываю ради собственного удовольствия.
Беты можно сказать не имею, с грамотностью дружу постольку поскольку. За ошибки заранее нижайше прошу прощения.
Все благодарности розданы лично и будут указаны в готовом варианте.
Комментариям и критике рада всегда.
Но, если нечего сказать - пожалуйста, ничего не вымучивайте, хорошо? )))
* * *
читать дальшеКраткий синопсис событий произошедших в течении нескольких лет, после исчезновения некого господина Р. Аомицу в Японии.
* * *
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
* * *
День N месяца N 2000 года.
Сяньгань.
Отель.
Сяньгань.
Отель.
Окаянный.
Сказочный.
Волшебный город.
Город мертворожденной мечты
Ри Аомицу, как называли его когда-то в другой жизни, стоял у огромного окна отеля-небоскреба и смотрел на кипящую внизу жизнь. Стерильную жизнь стерильных людей, проносящуюся мимо. Море совершенно одинаковых лиц с совершенно одинаковыми улыбками спешащих по совершенно одинаковым делам. Безликая конвейерная толпа, штампованные небоскребы, безучастные поклоны.… Растворившись в общей сутолоке, было так легко потеряться и не найтись. Так легко потерять себя и найти кого-то другого.
Да, неплохое место начать сначала.
А есть ли плохие места? Есть… несвоевременные. Когда появляешься не в том месте и не в то время. Когда чувствуешь себя даже не чужим, нет. Истинно чужим можно стать только там, где когда-то был своим. Просто посторонним. Проходящим мимо, как это банально не звучит. Остаться в таком месте – все равно как остановиться в чужом доме - неуютно, некомфортно. Одно слово – несвоевременно.
Этот город таким не был.
За всем его многообразием, истинно азиатской многоликостью и привнесенной европейской суетливостью, угадывалось что-то незыблемое, что-то спокойное и постоянное. Этот город был редким лицедеем, скрывающим свое настоящее нутро за миллионом ширм. А так хотелось раскрыть его для себя. Постепенно раздеть, снимая завесу за завесой, развернуть перемежающиеся покровы Запада и Востока. Было даже интересно, какое же дитя смогли породить совершенные противоположности, полные антагонисты, вечные Инь и Янь. Запад и Восток.
Да, Гонконг был редкостным городом - от рожденья мудрым старым ребенком.
И он собирался заглянуть ему в глаза и, возможно, увидеть там собственное отражение? Себя настоящего, такой же калейдоскоп кровей, культур, религий, понятий, принципов и норм? Вавилонское смешение народов?
Несмотря на всю пестроту, этот город был цельным – миром среди миров. С сердцевиной, с сутью, с памятью, прошлым и будущим. С настоящим.
Он тоже так хотел.
Когда, наконец, будет готов.
Было, было что-то в этом городе. Притягивающее, незнакомое, но такое родное. Он это почувствовал еще пару часов назад, только подлетая к Гонконгу. Сияние огней города ослепляло, заставляло сердце биться быстрее и вызывало легкую улыбку на губах. Заставляло смотреть вперед, не оборачиваясь. Ему это понравилось. Для него это был город тысячи и одной ночи, тысячи и одной возможности. И он не собирался упускать ни одной. Было чувство, будто смотришь в речной поток и видишь там, на фоне ослепительного неба, свое постоянно меняющееся отражение, вечно подернутое рябью, вечно в движении. Не разглядеть деталей, просто в душе царит пронзительное чувство узнавания, родства.
Ворон ворону глаз не выклюет, да?
Спустившись с верхнего этажа отеля, господин Аомицу вышел из лифта, прошел сквозь запруженный людьми холл, через распахнутые перед ним двери и остановился на ступенях. Взглянул на небо и ослеп от яркого солнца, отражающегося от окон небоскребов, ослеп от красоты утреннего города и от близости лежащей у его ног мостовой. Всего-то надо – сделать шаг. Вверх или вниз, по выбору. К волшебному или окаянному… городу?
Ри ладонью прикрыл заслезившиеся от яркого солнца глаза и вслепую быстро спустился вниз. К раскрытому темному зеву ожидающей его машины.
_____________________
Прощай, прощай, навек прощай.
К берегам своих мечтаний отчаль и прости,
Все, что было, забудь,
И - в путь.
Прощай...
Пусть грусть уйдет, корабль плывет.
Лишь одна ему печаль - что вдали
виден берег родимой земли.
Плыви в даль,
Но не забудь свою печаль, свою печаль
Прощай...
* * *
День N месяца N 2000 года.
Сяньгань.
Сяньгань.
К нему отнеслись очень доброжелательно, встретили как родного, приняли под опеку и подыскали отличное жилье. Пристроили на необременительную работу – ничего незаконного и с деньгами. Приставили двух ребят, присмотреть, да показать город. Да с ним тешкались, как с малым дитем, пусть и по просьбе – посадили в манеж, дали игрушки, обеспечили компанию и со снисходительной улыбкой поглядывали, в перерывах между важными делами...
А он был здесь чужим. И станет ли хоть когда-нибудь своим, не знал. Ни этот город, ни эти люди не спешили открыть свои души.
Он был чужаком.
Задержавшимся гостем.
В душе царило смятение, а за окном проносились трущобы Сянгана, грязными брызгами оставляя свой след на дорогом глянце автомобиля. Водитель плевать хотел на здешних жителей, просто гнал на скорости вперед, стремясь поскорее покинуть злачные окраины. И с такой же быстротой, как проносились за стеклом обшарпанные пейзажи нищих кварталов Гонконга, проносились мысли в голове у благополучного господина Аомицу, с удобством устроившегося на заднем сидении дорогой машины.
Кто сказал, что город Греха, это Нью-Йорк? Кто сказал, что оплот вселенского зла - это Америка? Эта сытая, благополучна страна заплывших жиром денег? Уставшая от своей безнаказанности и истомленная вечным голодом. Жрать, жрать и еще раз жрать – лишь бы что, главное ЖРАТЬ! Так эта страна вечно голодных ничто в сравнении с бедняцкими кварталами тишайшей Азии. Придет время, и ядовитая едкая зараза сточных канав Гонконга, Шанхая, Токио и Пекина поглотит мир. Он захлебнется желто-бурой гнойной жижей вскрывшихся язв. Нет, господа присяжные, смертельно только то, что не болит, пока не становится поздно. Фатально поздно.
Ри каждый раз вздрагивал, смотря в глаза жителям дна и видя там будущее. Дикое, нищее, голодное и убогое будущее. Хотелось залить напалмом все эти районы и поднести зажигалку. Он бы танцевал у огромного костра, как никогда в жизни, всей душой бы плясал. Благополучный мальчик Ри, да.
Некоторых демонов надо держать в узде.
Тари отвернулся от окна и опустил занавеску.
____________________
Есть дерьмо, от которого невозможно отмыться.
Не замарайся
* * *
День N месяца N 2000 года.
Сяньгань
Сяньгань
Этого человека невозможно было испить.
Невозможно пригубить, невозможно оторваться.
Этим человеком можно было только отравиться.
И без того негромкий голос ресторанного шансонье опустился еще на пару октав и почти затих, превратился в приглушенный шепот. Почти как вскрик, как имя, рвущееся и замирающее на губах, как вздох, стон. Как что? Бархат, тепло, душная ночь и влажность простынь, согретый в ладонях пузатый бокал, гладкость шелка и проступившая на ключицах влага, развевающаяся занавесь открытого окна, стрекот цикад над выжженной травой... Как что? Красивый завораживающий гипнотизирующий шепот, с легкой хрипотцой, с неуловимым надломом, можно было слушать вечно. Если только не вникать в смысл песни.
Что ж иммунитет приобретен.
Хочется в это верить. Нет, не так – необходимо верить, иначе…. К чему все это? Позволить превратить себя в скулящую о никчемном хозяине собачонку? Дворовую шавку? Бесталанную пустышку...
Ни за что.
Нет.
Ри было сжал руку на стакане с виски в неосознанном движении поднять и залпом осушить, но сдержался. Медленно, очень медленно и непреклонно ослабил хватку и лишь едва-едва пригубил терпкую янтарную жидкость. Отставил в сторону и, не глядя, поднялся из-за столика. Ему жизненно необходимо было прогуляться. Развеяться. Отвлечься от гнетущих мыслей, а лучше – забыться. Не важно как, не имеет значения чем. Алкоголь, девочки, адреналин, сигаретный кумар, дурь... Да без разницы. Бывают в жизни моменты, когда цена не имеет значения. Когда не можешь смириться с потерями, с предательством, когда не можешь жить с обманутыми ожиданиями и вдребезги разлетевшимся собственным миром. Когда кому-то, вот как сейчас ему, особенно не везет, и на плечи наваливается все сразу.
Когда не можешь, когда не хочешь собирать осколки своей жизни, цена безразлична.
Хочется просто забыться.
Он не имел никакого представления, куда его везут. Просто вышел из бара, сел в услужливо открытый автомобиль и попросил отвези его куда-нибудь. Куда глаза глядят. По злачным местам Гонконга, по туристическим маршрутам жемчужины Востока, да хоть к черту в пекло! Лишь бы подальше отсюда, подальше от навеянных бархатным голосом воспоминаний. Лишь бы поскорее.
Тойота сорвалась с места и, вырулив на трассу, затерялась в потоке машин. Его очень хорошо услышали и еще лучше поняли.
В Сянгане было где развеяться. Было чем. Они знали места. А он, глупец, отказывался!
Уставившись в окно, он смотрел на пролетавший за стеклом ночной город.
На что там ребята намекали? Попробовать новое?? Живем один раз?
Они, конечно же, правы.
- В бар, в клуб, куда угодно! На ваше усмотрение. Удивите меня.
Неспокойно на душе? Не получается забыть? Не получается выкинуть из головы? Память точит и грызет изнутри? Выпивка не помогает?
Есть много способов разнообразить жизнь.
Это так легко. Откинуться на сиденье, закрыть глаза и просто подождать, пока тебя отвезут.
Интересно, куда??
Вру.
Не интересно
_______________________________________
Мне дней ошейник нестерпимо тесен.
Судьбы кораблик накренив к воде,
Твоей улыбки алый полумесяц
Меня, как тень, преследует везде
* * *
День N месяца N 2000 года.
Сяньгань.
Частный клуб.
Казино.
Сяньгань.
Частный клуб.
Казино.
Зримая, вязкая тишина, напряжение, каплями пота стекающее по спинам игроков. Фишки на зеленом сукне, рассыпанные щедрой рукой неверной девки-удачи. Залитая искусственным, слепящим светом комната и блики такого же искусственного света в глазах, линзах, стеклах очков, хрустале забытых бокалов с коллекционным вином. Молчаливый крупье, младший брат Мойр, бесстрастно замерший у входа.
В комнате идет Игра.
Что на кону? Деньги, судьбы, жизни? Какая разница, эти люди могут себе позволить любые траты, они всегда возьмут себе еще. На стол летят миллионы, осторожно выкладываются тузы, разыгрываются самые дорогие женщины, повинуясь движениям бесстрастных рук меняют хозяев состояния.
В комнате царит Игра.
Ослепительный безжалостный свет гротескно освещает лица мужчин за столом, обыгрывая каждую черточку, каждое движение губ, бледную кожу и безупречный маникюр сухих рук, бесстрастные маски. За столом не люди сидят, смертные грехи – жадность, алчность, похоть, зависть…
Тихий скрип, легкий шаг и снова тишина.
Войдя в открытую перед ним дверь, вместе с пригласившим его сюда коллегой, темноглазый мужчина лишь взглядом мазнул по этой картине и ошеломленно замер у входа. Он, конечно, не раз бывал в игорных домах, на частных встречах и в закрытых клубах. Видел и сильных, и слабых мира сего, видел и судьбоносные выигрыши и смертельные проигрыши, видел многое, но никогда еще с такой четкостью не осознавал: сядь играть вот прямо сейчас, за этот стол, вот с этой голодной пустотой в обличье людей – проиграешь остатки себя при любом раскладе. Рядом ли с ними, под ними, над ними – собой больше не быть. А молодой мужчина, застывший в дверях, еще не был готов играть по таким ставкам.
Рано.
Едва-едва качнув головой в ответ на приглашающий жест своего сопровождающего, он вышел так же бесшумно, как и вошел.
Пороки в образе людей, в безупречно дорогих костюмах и с пустотой вместо глаз на холеных лицах, даже не заметили быстрой пантомимы. А может просто знали – от них еще никто не уходил, рано или поздно все возвращались.
Скорпионы в банке, они играли.
Что им кто-то, кроме себя?
Вернувшись в общий зал, Ри машинально швырнул пару фишек на стол с рулеткой и, не дожидаясь результатов, вышел на улицу, к машине. Он не желал оставаться здесь ни единой минуты.
Не сегодня.
Не сейчас.
Возможно...
Возможно, позже?
_________________________
Может, нужно лгать самому себе.
Может, нужно плавать по воле волн.
Мой же утлый челн не уловом полн.
Предоставлен судьбе мой челн.
Вправо, влево-ль руль,
Правду говорю, вру-ль.
Ветра нет парусам.
Я не верю чудесам!
Вправо, влево-ль руль,
Правду говорю, вру-ль.
Ветра нет парусам.
Я себе не верю сам
* * *
День N месяца N 2000 года.
Сяньгань
Сяньгань
Темная конура, всеми забытый кусочек 19-го века, пропахший нафталином и сандалом. Того и гляди - отдернется бамбуковый занавес и хозяйской походкой войдет пузатенький господин в полосатом костюме и цилиндре, мелкотравчатый хозяин жизни из капиталистов средней руки. Долгим-долгим ожиданием пропитано все вокруг: стены, вещи, хмурый бармен за стойкой. Время тут замирает напрочь, его просто нет, не слышно и пощелкивания часов. Одна-единственная лампа дает недостаточно света даже для барной стойки, не говоря уже про все помещение. Стен просто нет, не ощущается границ комнаты – может, клетушка, а может, и зала. Тусклый свет не рассеивает окрестную тьму, скорее ее подчеркивает, вырисовывая редкую игру теней на абажуре рисовой бумаги. Изредка, тут и там, мелькают огоньки раскуриваемых трубок, да ползет по помещению сладковатый опиумный дурман. Если и есть место, отданное на потребу дурным снам, то именно это.
Тихо, покойно, сонно.
Нарушить тяжелое забытье не в состоянии ничто. Даже звуки тут опутаны слоем ваты, становятся глуше и глуше, пока совсем не замирают.
Легкий хлопок входной двери, перестук бамбуковой занавески и тихий звук шагов тоже потерялись в вязкой тишине этого места. Только хмурый китаец за жалким подобием барной стойки и поднял голову, слезящимися глазами силясь разглядеть постороннего. Ни беспокойства, ни любопытства не мелькнуло на изжелта-бледном, нездоровом лице заядлого опиомана – мало кто знал дорогу в этот подвал, да и вывесок тут отродясь не было.
Темнота замкнутого помещения давила со всех сторон, изредка разрываемая какими-то звуками – вздохами, всхлипами, стонами? Чужое тяжелое дыхание доносилось ниоткуда, просто - было, сопровождая вошедшего так же неотступно, как его собственный негромкий перестук шагов.
В прокуренной комнате как-то резко, мазками, уверенными шагами, проявился мужской силуэт. Не пузатый колонизатор с неизменной сигарой в зубах, а кто-то стройнее, легче и гибче.
Шаг - взгляд цепляется за небрежность стрижки.
Еще - и выхватывает тонкие черты лица.
Еще один – в глаза бросается дороговизна сшитого на заказ костюма.
Последний шаг, непозволительно близко, и бармен пропал в темных глазах незнакомца. Всего пара секунда, пока вошедший быстро прошел мимо и скрылся за еще одной дверью, для своих, но этого хватило. Этот голодный, жадный, больной взгляд опиоман вспоминал еще долго-долго.
До первой затяжки.
По опыту зная, что помощи можно ждать только от трубки, китаец потянулся за ней. Чуть дрожащей рукой, боясь уронить и все равно роняя бесценные крупицы счастья - опиумного дурмана, скатал маленький шарик и благоговейно раскурил. Предвкушая наполненный самыми сокровенными мечтами сон, осел на пол, прямо у барной стойки, даже не утруждая себя поиском свободной лежанки. Затяжка за затяжкой его лицо прояснялось, разглаживалось, в глазах проступило мечтательное выражение, на подбородке повисла вязкая ниточка слюны, а трубка почти вывалилась из рук
Человека не осталось, на полу сидел жалкий его обмылок.
А в воздухе сладким ароматом исполненных желаний повис опиумный дым
Незнакомец, так поразивший воображение бармена, вовсе не заметил ни общего прокуренного зала, ни липких глаз опустившегося опиумного курильщика. Весь в своих мыслях, он миновал душную темную комнату, длинный извилистый коридор, привычным движением раздвинул очередные бамбуковые занавеси и вошел в святая-святых этой ветхой лачуги не для всех.
Небольшая, полупустая комната как будто только его и ждала. Оттоманка, массажные масла, устрашающего вида набор игл, маленькая жаровня, курильница, столик, циновки - все на своих местах, все как заведено, как было не раз и не два.
Судорожно вздохнув, незнакомец резким рваным движением сбросил пиджак и непослушными пальцами принялся за пуговицы на рубашке, не дожидаясь, пока в комнату войдет обслуга, разденет, обмоет и приготовит к процедуре. Для терпеливого ожидания в темных глазах колыхалось слишком много боли.
- Скорее.
Хрипловатые нотки низкого голоса согнали сонное оцепенение с комнаты, наполнили жизнью. Сразу же буквально из ниоткуда материализовались двое молоденьких китаяночек, одетых и причесанных в традиционном стиле, с нежными быстрыми руками и опущенными долу глазами. Надо отдать должное, девчушки, еще совсем дети, отменно знали свои обязанности. Не прошло и пары минут минут, как странный гость уже был полностью раздет, умело обтерт влажными теплыми полотенцами и уложен на низкую лежанку. Одна из девушек тотчас опустилась рядом с диваном на колени, легкими движениями поглаживая спину обнаженного мужчины, разминая сведенные спазмом мышцы и расслабляя. Вторая, ни минуты не теряя попусту, разожгла огонь над старинной жаровней, расставила на маленьком столике масла и странного вида бутылочки, без всяких подписей, с непонятным содержимым. Осталось только нагреть основной инструмент акупунктуры – иглы, но этим занимался сам мастер, прихода которого здесь с минуты на минуту ждали.
- Скорее, черт тебя побери. - Буквально прошипел гость, напряженно вытянувшись на жесткой оттоманке. Скованные движения, судорожно сжимаемые кулаки, одеревенелая спина - все буквально кричало о мучающей человека боли.
- Старый черт, как долго?
Китаянка привычным движением щедро сыпанула опиума в уже разогретую аромакурильницу.
Память или нет, реальность, фантазия, сон или явь – кто определяет границы восприятия?
Обнаженный мужчина на жестком ложе корчился от сильной боли. Не помогали ни умелые руки массажистки, ни опиумный дурман, не только приносящий покой, но и уводящий в мир исполненных желаний.
Незнакомец знал только одно средство, способное облегчить его мучения, и именно это средство сейчас шаркало ногами, заходя в комнату. Лучше всякой музыки прозвучал тихий голос старого мастера, одного из немногих помнящих секреты акупунктуры.
Когда первая раскаленная игла дотронулась до кожи, странный гость забыл, как надо дышать, весь мир сейчас сосредоточился на обжигающем острие, протыкающем кожу, мышцы и вонзающемся прямо в один из нервных узелков. Мгновенная ослепительная боль, следы от ногтей на собственных руках и…и покой.
Вторая игла.
Третья, четвертая… десятая…
Вдоль позвоночника, в каждое нервное сплетение, под каждый позвонок - будто лавой плеснули на тело. Долгие-долгие минуты беззвучного крика, безжалостные пальцы старого мастера-китайца и… боли больше нет.
Нет.
И неважно, что спина напоминает диковинного ежа. Неважно, что старый китаец касается игл чуткими пальцами, перебирает, вращает, играет диковинную мелодию на человеческом теле, превращенном в жутковатый музыкальный инструмент.
Неважно, что курильница чадит и шипит опиумным дымом.
Что все это в сравнении с одним – с отсутствием боли.
В теле.
В душе.
Пока.
Мужчина медленно закрывает глаза, расслабляясь.
Дурман, наконец, начинает действовать, навевая сны и грезы… а может просто заставляя вспоминать. Или забывать? Какую боль врачует старый мастер?
Темноглазый незнакомец глухо стонал, уткнувшись головой в твердую поверхность лежанки. Пальцы полуслепого старика, мастера иглоукалывания, доигрывали последние ноты на его теле, вытаскивая иглы.
Аромокурильница зашипела в последний раз и погасла.
Старик-китаец закончил сеанс, встал и тихо вышел прочь, легким движением отодвинув бамбуковую занавесь. Ему не было нужды всматриваться в своего пациента, и без того знал, что будет дальше. Видят боги, не в первый и не в последний раз он видел этого темноглазого мужчину в этом доме и на этой самой кровати. Он не спрашивал, не осуждал – просто молча врачевал то, чего другие не смогли вылечить.
Но боль – она жестокая любовница. Сколько ни гони – всегда возвращается.
Через пару часов обнаженный мужчина на лежанке, прикрытый лишь легким газовым полотном, проснется. Встанет, потянется, наслаждаясь непривычной гибкостью тела, невесомо дотронется до обожженных ранок на спине, поморщится и поспешно оденется, прикрывая уродующие белую кожу темные точки. И легкой походкой уйдет прочь из этого притона.
Для того чтобы через неделю вернуться.
Таким же невесомым шагом.
И ему никто ни в чем не откажет.
Он это знал
Старик это знал.
Знал каждый в этом притоне.
_________________
Мой парус сорван и уплыл,
И я тону
* * *
День N месяца N 2000 года.
Сяньгань
Сяньгань
Он впитался в кровь, вошел в душу и стал целым миром. Заполонил собой небо, я вдыхал его как воздух, я дышал им, жил только им.
И куда тебя это привело, а?
Ри Аомицу, идя многолюдными улицами, сам себе задавал вопросы. Сам на них искал ответы. Не в первый раз просеивая собственные поступки. Анализируя и вычленяя дефектные гены.
Процесс детоксикации пережить едва ли не сложнее, чем признать собственное поражение и просто сдаться на милость победителя. Однако... Ты больше не мой мир, слышишь? Я ослеп, смотря на тебя, я больше ничего не вижу. Ни вокруг себя, ни позади себя, ни впереди.
Прости, но я слишком устал.
Я слишком долго смотрел в небо.
Ты больше не мое солнце.
Я так решил.
Я
Тари замер, уставившись невидящим взглядом в темный ночной небосклон, теряющийся за неоновыми огнями небоскребов Гонконгского делового центра. Но если что-то не видишь, не значит, что этого там нет? Маленьким новогодним чудом сверкали на небе звезды, не такие яркие, не такие ослепительные, как солнце – но они там были.
Вдохнув полной грудью, он, наконец, прочувствовал и бархатное небо, и свежий воздух, многолюдную толпу вокруг, ожидающих его людей в машине неподалеку.… Все это как раз и придавало его жизни вкус и цвет. Пусть пока еще блеклый и невнятный, похожий на детское пюре, но вкус. Ри знал, что рано или поздно вернется былая острота красок и яркость образов, впечатлений. А если не знал, то просто предпочитал в это верить. Свой выбор мужчина, одиноко стоящий посреди оживленной улицы, уже сделал. И не намерен был отступать. Может, именно это откровение человека, нашедшего в себе силы не перейти за грань и отвернуться от края, как раз и заставляло вечно спешащую толпу огибать неподвижную фигуру? Не пытаться прошмыгнуть мимо, что-то предложить, толкнуть плечом или просто нащупать бумажник в кармане дорогого пальто, а просто огибать, как огибает волна непоколебимые глыбы на своем пути. У каждого своя истина, одни просто тяжелее других.
Новый год вступил в свои права.
Шум, смех, автомобильные гудки, петарды и поздравления. Улыбки, смех, веселье и надежды. Счастье. На двоих, на троих, на всю толпу , на весь город, на всех скопом и по отдельности.
Фейерверки взрываются брызгами шампанского в небе.
С новым годом, с новым счастьем.
Разноцветная толпа качнулась вперед, ловя последние секунды уходящего в прошлое года и встречая праздник надежды, дар обновления
С новым годом, с новым счастьем!
Только вот оловянный солдатик так и остался одноногим, а щелкунчику место под елкой.
Некоторым сказкам не быть написанными.
Не стоит.
______________________
Время года - Зима.
Время года – не сметь.
* * *
День N месяца N 2001 года.
Сяньгань
Сяньгань
Удар.
Наотмашь.
По лицу
Тишина.
- Встань.
Когда девушка подняла голову, на него глядело совершенное в своем спокойствии лицо. Тонкие, типично азиатские черты лица, растрепанные неожиданным ударом волосы, опущенные долу глаза и разбитые в кровь губы. Опустившись рядом с ней на одно колено, удобства ради, Ри машинально потянулся рукой к этой маске театра Но. Едва притрагиваясь к нежной коже, очертил линию скул и потянул за подбородок, вынуждая девчонку поднять голову. Она не была профессионалкой, в ее глазах он увидел слезы. Скоро, очень скоро – на второй или третий раз, может, на следующий удар или через два – три… На каком клиенте этих слез там уже не будет? За слезы ей не заплатят.
- Зачем?
Едва шевеля подрагивающими губами, прошептала девчонка. С этими прозрачными, полными слез глазами она казалась совсем еще юной, почти ребенком.
- Захотелось.
Дотронулся пальцами до разбитого рта и задумчиво растер кровь по губам девушки, окрашивая их в ярко-красный кукольный цвет.
Опустил руку и ровным голосом распорядился, поднимаясь с пола.
- Раздевайся.
Не сомневаясь в исполнении приказаний, отвернулся, направившись к прикроватному столику, сервированному по высшему классу. Вытер запачканные алым пальцы о влажное полотенце, налил себе виски, немного – на пару пальцев, пригубил и отставил стакан. В несколько легких касаний ослабил и скинул галстук, расстегнул верхние пуговицы на рубашке и повернулся к девушке. Собственно говоря, больше в словах нужды и не было, уже раздетая азиатская куколка стояла совершенно спокойно, только глаза ее и выдавали, да, быть может, поджатые пальцы ног.
Он ждал.
Позволив себе последнюю минуту слабости, ничем не нарушаемой тишины, девчонка с алыми кукольными губами резко шагнула вперед и опустилась на колени рядом с уважаемым и состоятельным господином, доно-сама.
Такая - мысленный щелчок пальцами - такая покорная и ждущая. Такая… не живая.
Такая… игрушка.
Ри сел на кровать, оставляя все остальное на откуп девчонке. В конце концов, это теперь ее профессия.
Горячие губы, умелые руки, податливое тело – что еще надо? А глаза… глаз не было видно, да кто будет смотреть в глаза шлюхе? Пусть и очень дорогой.
Кукле.
На душе было неожиданно спокойно. На душе было никак
_____________________________
Кровь остынь.
Город мой стань пустым.
Прочь сомнения, прочь.
Самый звонкий крик - тишина,
Самый яркий свет – ночь
* * *
День N месяца N 2001 года.
Сяньгань
Сяньгань
Улицы, улицы. Улицы…
Магистрали, шоссе, переходы, и... улицы?
Дорогая машина бесцельно кружит по городу
Проулки, проспекты, аллеи, мосты и улицы
Водитель хмуриться, не понимая, чего от него хотят.
Закоулки, переулки, подворотни, и снова улицы
Тупик.
Да.
- Здесь. Через полчаса заберешь. У выезда на улицу.
Не отрывая взгляда от обшарпанного тупика за окном, он подождал, пока водитель затормозит и откроет ему дверь.
Вздохнуть полной грудью он сумел, только отпустив машину. Сырой, ночной, вонючий трущобный воздух. Воздух бедности, нищеты, болезней и безысходности. Грязный и затхлый, холодный, прогорклый. Только так и могут пахнуть тупики. Только так они и пахнут. Вне зависимости от городов и стран, национальностей. Воздух индустриальных окраин, воздух трущобных тупиков.
Поплотнее запахнув легкое пальто и опустив руки в карманы, Ри неторопливым шагом двинулся вперед, в вечерний полумрак. Он никуда не торопился, ему ничего тут не было надо, ему по сути нечего тут было делать. Он просто гулял. Внимательно рассматривая и эту сторону жизни, принимая ее, как принимаем все, что не можем или не хотим изменить.
Один единственный блеклый фонарь давал мало света даже для этого маленького тупика, мужчине было на это плевать. Он и так знал все, что мог здесь увидеть, тихо шагая вдоль замызганных домов и размалеванных заборов. Вон там, у самого подъезда, в наступившем сумраке виднелось какое-то темное пятно. Если подойти поближе, то в нос ударит вонь давно немытого тела и застарелой обреченности. Ткни ногой этот куль - и он окажется бродягой, устроившимся спать там же, где и жил, и жрал, и гадил.
«Быдло»
Не доставая рук из карманов пальто, Тари спокойно прошел мимо, равнодушным взглядом перебегая с одного такого темного куля на другие и игнорируя болезненные, лихорадочно-настороженные глаза, провожающие каждый его шаг. Сколько же их здесь, этих бродяг, если присмотреться. Там, там и еще вон там. По одному, по двое, компаниями и в одиночестве. «Что за скотина человек, с головой уйдя в дерьмо, к дерьму же приспосабливается. Стадо. Паршивое и исхудавшее».
Дробя шаги на заплеванной мостовой, он неторопливо шел к смутно виднеющемуся в конце тупика кругу света. Там ждала его машина, тут не ждало ничего. Любопытство, скука ли, желание нырнуть поглубже погнало его сюда - вокруг была только грязь. Тари необходимо было это видеть, обонять и ощущать. Он хотел видеть, обонять и ощущать. Он хотел знать.
На очередном шаге что-то живое порскнуло из под ног, отбежало совсем недалеко и остановилось у очередной кучи мусора. Ри на пару минут остановился, приглядываясь. За игрой теней в темноте тупика трудно было разобрать видовую принадлежность наглой твари, Тари предположил обычную крысу. Здоровую и умную, гораздо более приспособленную к выживанию, чем те, кто блестел на него глазами из кучи вонючего тряпья. Топнув для проформы ногой - он не любил крыс - мужчина пошел дальше, вдоль заброшенных строений, полуразрушенных заборов и помоек. Строго говоря, помойка здесь была везде. Столько грязи и миазмов….
Проходя мимо больших куч мусора, мимо самодельных домов, молодой хозяин жизни чувствовал разлитую в воздухе вонь. Представить себе, насколько может опуститься человек, было нетрудно, трудно было это осязать, обонять и видеть. Перешагивая через какие-то пакеты, обходя особо зловонные лужи, он едва заметно морщился. Впрочем, кто мог это увидеть в темноте богом забытого тупика? Здесь, на него, на сытого гостя, на пришельца из мира высоких небоскребов и красивой жизни, жадно смотрели глаза только обитателей этого дна. Похоже, что всех. И еще не известно, кто тут опаснее - животные четвероногие или двуногие.
«Это люди?
Это венец творенья? Звери так не падают, звери встают и дерутся до последнего.
Эти - за кусок тухлятины убьют. Брось им этот кус – пойдут как на привязи, будут преданно смотреть в глаза, а потом сожрут. Стоит только расслабиться.
Да.… Не можешь кусать – целуй.
Люди.
Что за жалкие твари».
Столкнувшись взглядом с побродяжкой, баюкающей на груди младенческий куль, и побрезговав даже что-то сказать в ответ этим горячечным отчаянным глазам, прошел мимо. Не сбивая шаг и впечатывая каблуки сшитых на заказ ботинок в разбитую дорогу.
«Мерзость».
Прибавив шагу и больше не останавливаясь, хорошо и дорого одетый мужчина по-прежнему шел к единственному горящему фонарю в конце тупика. Тусклого света катастрофически не хватало, лампочка тихо умирала. Ри Аомицу не сворачивая, шагал именно туда и вовремя. Суетливые тени, сгорбившиеся, неопределенного пола и возраста, копошились у него за спиной. Все еще робко, боясь приблизиться, но это только пока. Казалось, стоило только человеку пройти мимо них, как спадало оцепенение, тени начинали шевелиться, сползаться в тесные группки и безмолвно следовать за мужчиной. Слабая, голодная, запаршивевшая стая почуяла запах благополучия и успеха, сытой жизни и денег. Крысы понемногу сбивались в стаи, пока настоящие серые звери с хвостами как раз и прятались по помойкам, выжидая.
«Скот. Жалкий трусливый скот.»
Он знал, чувствовал, как шуршит и шевелится тупик у него за спиной, оживая. Ничего другого он и не предполагал. «Высокие чувства – не смешите. Книги давно написаны, давно прочитаны и давно сожжены». Не питая никаких иллюзий о человеческой природе, молодой мужчина прекрасно осознавал на что он идет, собираясь на променад по злачным клоакам Сяньганя. Полчаса – самое большее, что мог здесь себе позволить одинокий и хорошо одетый человек.
Он не успел подойти к выходу из тупика, толпа за его спиной не успела сделать и шагу, как в очерченный фонарем круг света бесшумно въехала дорогая машина.
Время вышло.
Тени за спиной мужчины остановились, дрогнули и отступили обратно, в свою тьму, вонь и мерзость. Ри даже бровью не повел. Он уже увидел все, что хотел. Все, о чем всегда знал. Все, во что, наконец, поверил. Всю человеческую натуру. Всю ее грязь.
«Нечего жалеть. Некого жалеть.
Я мразь?
Есть хуже».
Стянув с рук перчатки и бросив их на заплеванный асфальт, Тари сел в машину. Брезгливость, вот и все, пожалуй, что он ощутил.
- В клуб.
__________________
Счастлив лишь тот, кому в осень холодную грезятся ласки весны
Счастлив лишь тот, кто про долю свободную в темной тюрьме видит сны
Горе проснувшимся в ночь безысходную.
Им не сомкнуть своих глаз.
Сны беззаботные, сны мимолетные
Снятся, снятся лишь раз.
* * *
День N месяца N 2001 года.
Сяньгань
Сяньгань
- Эй, убрал лапы!
От пронзительного визга, пробившегося даже сквозь алкогольный кумар, в голове зазвонили все колокола Нотер дам де Пари разом. Поперхнувшись и сплюнув в стакан, молодой человек за барной стойкой недовольно развернулся к входу. Он был еще не настолько пьян, чтобы не обращать внимания на шум, и недостаточно трезв, чтобы игнорировать источник раздражения. На лице явственно читалось самое то настроение для неприятностей и проблем. Себе или другим – да без разницы.
Он только что заказал целую бутылку Маотай и был полон решимости во что бы то ни стало напиться. И ему помешали это сделать.
- Таба-кун и что это такое тут чудит? Я думал сюда только приличную публику пускают.
С изрядной долей иронии, медленно и раздельно, явно желая донести свою мысль до всех присутствующих в баре, спросил у соседа по барной стойке. Их, таких соседей, была целая развеселая компания, не далее чем час назад объявившаяся в баре и, правду говоря, не больно похожая на обычных менеджеров зашедших на вечернюю рюмочку.
- А то ж! Не первый раз здесь сидим, правда, Джимбо? – Еле ворочая языком, подмигнул бармену уже тепленький собутыльник, пытаясь попасть вытянутым пальцем в одну их двоящихся за стойкой фигур – Во! Он уже наизусть заучил что я люблю. Без слов фато вот ставит с яйцом коку… кока… котель, во!
- Ну да, ну да. Ты давно на себя в зеркало смотрел. Таба? Тебе попробуй напутай.
- А то ж! А я о чем! Никому не путает. И главное – наливает! - И мне!
- И нам!
- И сюда плесни.
- А буя.. буая.. Короче, выкинуть крикушу взашей! Нечего тут языком не по назначению работать, да!
- И кто выкидывать будет? Таба, да ты на ногах не удержишься. Смотри, поднимать не будем.
- Обижаешь, Риро. Ща мы эту птицу клювом в воск и на жаровню. Закуской пойдет. Слышишь ты, бойцовская курица?
Компания весело заржала, маячивший у самых дверей скандальный тип побагровел и сжал кулаки, а бармен, продолжая вытирать стаканы, чуть кивнул маячившим в дверях вышибалам. Дюжие ребятки быстро подхватили одинокого забияку под локотки, плавно тесня к выходу.
- Хо-хо, чего ты оскорбляешь достойное имя друга нашего пернатттого - курица тоже птица, а этто просто дерьмо! Пшел вон отсюда, недоделок.
- Вали сию секунду, урод.
- Да, проваливай. И пасть заткни, клвощелк.
- Утю-тю-тю какая фифа, жаль на рожу дурна. А то бы пригласили.
- Ща встану, рыло не отскоблит от унитаза, уебок.
- Вали пока цел!
- Ты че?
Смешки, возгласы, крики и откровенный гогот подвыпившей компании заглушили недовольный голос еще пытавшегося что-то сказать типа. А уж когда парочка парней потрезвее, пошатываясь, оторвалась от барной стойки, скандалист побелел и как-то примолк. А оперативно сработавшие вышибалы оставили вопрос без ответа, буквально вынеся клиента за дверь с глаз долой. Чуть-чуть опередив стройными рядами выставленную на стойку выпивку – за пустые хлопоты - встреченную бурными одобрительными возгласами веселой компании, быстро забывшей об исчезнувшем скандалисте. Проблем здесь не любили.
- А тише вы! Моя головаааа!
Смех, крики, гомон, галдящая толпа, сигаретный кумар и громкая, визгливая музыка и будто молотом ударили по ушам, закружили, понесли куда-то. Перед глазами все поплыло, бросило в жар, в голове гулко застучало, к горлу подкатило. Ри тяжело оперся на барную стойку, прижав ладони к вискам.
Тревожно дернувшийся бармен прикинул на глазок уровень выпивки в стакане и вернулся к меланхоличному притиранию стаканов.
- Отойдем?
Многозначительный танец пальцев по кромке бокала и далекий обволакивающий голос, пробравшийся сквозь алкогольный туман.
- Я вылечу твою голову, братишка.
- Да? Ну веди, дорогой хозяин.
- Эй, Джимбо, придержи нам места.
Не успела купюра исчезнуть в ловких руках бармена, как мужчина уже поднялся со стула и неторопливо удалился в сторону служебного помещения. В два глотка допив свой стакан, за ним последовал и Ри.
Представшее за дверью зрелище не стало откровением. Он и не сомневался в том, что увидит. Другое дело, что... Не то чтобы никогда раньше не пробовал... Травка, легкие синтетики – не в счет. Студенческую жизнь никто не отменял. Но.… Это?
Колебания заняли не больше минуты, под приглашающим взглядом кореша, уже умело оприходовавшего дорожку.
В конце концов, выпивка, женщины, клубы – знакомый бес. Уже не поглощают целиком и полностью, не избавляют до конца ни от мыслей, ни от чувств. Самое время попробовать что-то новое.
Чихая от непривычной щекотки внутри, он запрокинул лицо, зажав рукою нос.
Под потолком качался красный бумажный фонарик - на удачу.
Всего-то разок.
Пфф, какая малость.
_________________________
Нет злее ветра этих дней,
Нет церкви – этой холодней
* * *
День N месяца N 2000 года.
Сяньгань.
Сяньгань.
И полночные звериные крики...
Кто кому враг, кто...
В свирепости этого лживого города?
Спина была жаркой, влажной и противно липкой.
Резко отпрянув в сторону, он сел и окончательно проснулся. Голый пол холодил ноги, по коже приятными мурашками бежал сквозняк, по телу разливалась истома. Голова была легкой и звенящей. Пахло сексом и алкоголем.
С наслаждением потянувшись, он приложился к стоящей на столике бутылке и обернулся к спящему рядом мужчине, вспоминая. Глоток за глотком воскрешая в памяти губы, руки, податливость чужого, угловатого тела и поспешные, лихорадочные слова.
Кто-то решил сорваться с крючка, Тан? Заполучив немножко компромата, тихо исчезнуть? Укусить руку, кормившую тебя, сдать и свалить? Воспользовавшись мной? Вместе со мной? Шерри, шерри… - Тихо рассмеявшись, нагой мужчина наклонился над спящим, разглядывая его и ласково перебирая пряди волос.
Неровная модная стрижка разметалась по подушке, открывая взгляду скулу, кончик носа и сухие тонкие губы. Интересно, ты всегда так спишь? Обняв руками подушку и уткнувшись в нее носом, обнажив беззащитную шею? Позвонки можно пересчитать взглядом. А острые лопатки того и гляди прорвут тонкую, в веснушках, кожу.
Красивый.
Разворот плеч, мускулистые руки, худощавая мужская фигура под легким покрывалом.
Ты красивый.
Слушая размеренное сонное дыхание, ощущая под ладонью пульсацию крови живого, сильного тела, Ри улыбался. Улыбался он, и вдыхая влажный, мускусный, мужской запах.
Не тот.
- Ты идиот, Тан. Какой же ты идиот. - Беззвучный шепот потерялся в жгучем поцелуе. Склонившись, Ри припал губами к шее любовника – Ты прав, здесь для меня не место. Здесь для меня такая грязь, но... тем приятней мне в нее упасть. Тебе не стоило мне ничего рассказывать.
Вседозволенность, Сила, Власть, – вот имя моих темных богов. Вот начало и конец моего желания, моей страсти. Ну почему это ты лежишь здесь рядом со мной, сонный, размякший? - Не прекращая целовать, Ри легко прикусил зубами кожу. Неощутимо, не разбудить, прочертил языком влажную дорожку вокруг позвонков - Это я, я, не ты, должен замирать и кружиться в предвкушении, за секунду загораться, остывать и снова загораться. Это я должен покоряться, я! Не ты!! И не тебе меня сгибать. Ты слишком слаб. За это я тебя, наверное, возненавижу. За это я, наверно, буду тебя презирать. За это ты, наверное, и сдохнешь.
Аккуратно поправив простыню на разметавшемся во сне мужчине, Ри бесшумно прошелся по комнате, одеваясь и собирая свои вещи.
На границе подсознания, где-то в сокровенной глубине, настолько глубоко и далеко, что он с ней успел сродниться, уже давно поселилась какая-то сосущая пустота, вечная неудовлетворенность, мысль, облекаемая в слова – больше, сильнее, острее. Ярче.
Не в этот раз.
Не в этот раз, шерри…
Неслышно прикрыв за собой дверь, Ри закурил первую в наступающем сегодня сигарету, приветствуя нарождающийся день строчками какой-то безымянной, ни с того ни с сего всплывшей в памяти песни:
- И перед самым солнечным диском
Пронзительно визжали шакалы,
Словно отчаянно желая лакать кровь
Могущественнейших из богов, павших в битве.
Докурив, достал телефон. Этот номер Ри знал на память.
– Площадь Виктории. Соттон–отель. Номер 103. Тан Куантун.
_____________________________
Моя вина да будет мне вином. Но вкус его отравлен и эта отрава въелась в мою кровь.
* * *
День N месяца N 2000 года.
Сяньгань.
Сяньгань.
Дверная ручка раз за разом выкручивалась из рук, умело уклоняясь и убегая от непослушных пальцев. Он уже так долго пытался ее поймать, что даже забыл, куда вела заветная дверь и что ему там было надо?
- Черт!
В голову пришло, что, наверное, так грешники пытаются пробраться в рай. Раз за разом, изнуренные бесплотными попытками, под громкий смех Святого Петра, пытаясь найти заветную лазейку. Он даже прислушался, подозрительно косясь на расплывающуюся перед глазами дверь – уж не хихикнет ли она.
Мир что, решил поиграть в догонялки?
Он был ррррррррррешительно пррррррротив!
С трудом согнув ставшие вдруг чужими пальцы, - ей богу, они ощущались толстыми баварскими сосисками, непослушные и неловкие, только соскальзывали с металла фурнитуры и скребли по фанерной обивке, - кулаком ударил по ручке, одновременно наваливаясь на дверь.
Ручка глухо скрипнула и упала на пол, обнажая алюминиевое нутро.
Дверь поддалась и распахнулась.
По глазам, привыкшим к смогу полутемного клубного коридора, ударил слепящий свет, рука нащупала омерзительно мертвый кафель.
Клозет.
Заветная дверца вела в обычный общественный сортир.
Фьююю.
Неисповедимы пути господни, да.
И шум спускаемой воды никак не напоминал райские фанфары.
Почти ослепнув от хирургически яркого света, он вошел, пошатываясь и не отрывая ладони от стены. Не заметив ни задевшего его плечом мужика, ни стука захлопнувшейся двери. Он вдруг вспомнил, зачем сюда пришел. Шум воды напомнил о сухой жажде. Язык вдруг стал большим удавом, распухшим после сытного обеда и готовым удушить своего хозяина. Дорога белого кафеля вела к долгожданному спасению. Тихую капель неплотно закрытого крана он услышал бы сквозь всю какофонию мира.
Кто ищет, тот обрящет.
Со зрением творилась какая-то чертовщина, перед глазами крутилась непонятная белая круговерть, бликуя и распадаясь на отдельные, вроде знакомые предметы. Какими-то вспышками, рефреном. Мир вообще казался странным шевелящимся клубком, а он раньше и не замечал.
Смешно!
Хихикнув и отпустив, наконец, стенку, он сделал пару шагов в никуда, ориентируясь исключительно на слух, и наткнулся на еще один холодный, скользкий и, о благодать, мокрый предмет. Раковина! Он еще никогда так ей не радовался. Ну… насколько он помнил.
Нагнувшись и жадно крутанув кран, принялся ловить губами быструю прозрачную струйку.
Амено.
Вода и есть жизнь.
Он не знал, сколько так простоял, прежде чем непослушные пальцы обрели некоторое подобие воли, а вещи вокруг стали приобретать привычные четкие формы. Он мог бы измерить время шумом шагов. Хлопаньем двери, чертыханьем и редкими разговорами. Он мог бы его измерить даже звуками быстрого секса и шумом бачка – только к чему? Ему было абсолютно наплевать, сколько времени утекло, прежде чем, на полную отвернув кран, он опустил голову под струю, отфыркиваясь и оставляя лужицы на полу.
Жадные струйки пробрались под рубашку, проложили дорожки по горячему телу. Так приятно, так обжигающе хорошо. Опершись обеими руками о раковину, он вскинул голову, рассыпая брызги и взглядом поймав чужое лицо. Такое… мокрое!? С влажными, растрепавшимися волосами, прилипшими ко лбу прядками и шальными глазами. С маленькой, тяжело набухавшей в уголке губ капелькой, медленно-медленно начавшей скатываться ниже. Заинтригованный, поднял руку, желая остановить, собрать, выпить и эту каплю, и уткнулся пальцем в ровную прохладу.
Капля неторопливо сбежала вниз.
Ри пробил резкий озноб. Сразу стали ощутимы и мокрые волосы, и влажная кожа, промокшая рубашка и сквозняк, тянущийся из-за приоткрытой двери. Зеркало холодило. Совершенное, гладкое, оно отражало действительность таковой, какой она была, а не казалось. Он было таким честным, Ри не мог оторвать взгляда. Его ровная спокойная поверхность завораживала едва ли не больше самого отражения. В паху потеплело, а в груди что-то кольнуло – острое, болезненное. Теперь он касался зеркальной поверхности всей ладонью, не желая прерывать контакт. Поглаживая, лаская, закрывая пальцами то глаза, то рот двойнику напротив. Было так странно – делать это с кем-то так похожим на себя, но не с собой. Видеть одно, а ощущать совсем иное. Чувствовать холод там, где должно быть тепло.
Подавшись вперед, он выдохнул, наблюдая за мгновенно помутневшей поверхностью, и прижался губами к губам медленно проявляющегося отражения, языком слизывая последние крохи порошка.
Губы были холодными. Сладкими.
Как вода.
- Эй, милашка, еще хочешь?
Прижавшись щекой к зеркалу, он скосил глаза в сторону, на звук голоса.
Совсем рядом, прислонившись к кафельной стенке, стоял и ухмылялся незнакомый парень, одной рукой покачивая маленький пакетик с дурью, а другую руку опустив на свою ширинку.
- Так хочешь?
Свет лампы жесток.
Может от того оттого, что искуственен? Он не смягчает углы, не дарит тепла и не щадит. Он правдив. Показывает то, чему бы лучше остаться в тени. Он ведет странную игру, полукругом тусклого света высвечивая лицо лежащего на диване человека, – бесстыдно обнаженная шея, запрокинутая голова, беззащитно приоткрытый рот и черные тени ресниц на бесцветном – ни кровинки – лице. Мертвый шелк разметавшихся волос. Застывшая неподвижность, неестественность с карандашных набросков Пикассо. Сколько неи смотри, не найдешь и тени жизни – только черно-белые острые блики. Ужасающая неправильность, незаконченность, которую так и хочется исправить. Дорисовать, закрасить или порвать. Не важно.
Темнота милосердней.
Она скрывает все остальное. Очертание фигуры только угадываются – обнимающие спинку дивана раскинутые руки, сбитая рубашка, беспомощно разведенные ноги. Темным пятном чернеет на полу пиджак. Но единственно честная вещь в комнате брошена на самом виду, на столе под лампой - одноразовый медицинский шприц.
_________________________
падение лицом в песок
забвение обретших кров
затмение длиною в жизнь
парение - и бездны глубь
рождение - и гибель строк